Гость журнала

Виктор Николаевич Кудрявцев

Член Союза писателей Ленинградской области

Петербургская Коломна

О городе Петербурге, в рассуждении приятности проживания в нем, сказать можно мало чего хорошего. Географическое положение признать удачным нельзя,   климат -  отвратительный. Основной местной достопримечательностью являются регулярные сезонные наводнения. Основным градообразующим принципом принят сквозняк. Достаточно обратить внимание на продольно- поперечную планировку, ориентированную на чухонскую розу ветров, таких городских местностей как Пески, район Измайловских казарм, Васильевский остров - это вообще кошмар! - ну, и многих других, которые ничем не лучше.

Петербург задумывался как столица. Его основное назначение - быть великолепным. И он - великолепен. Его промытые дождями, продутые сквозняками улицы и проспекты, магистрали, расходящиеся лучами от адмиралтейства, когда не вызывают тоски, вызывают восхищение.

От многих городских районов выгодно отличается одна лишь Коломна. Это место тихое, уютное, тупиковое, сквознякам здесь особенно не разгуляться. Со стороны “гнилого угла” оно прикрыто заборами судостроительных заводов. Прогуливаясь по Коломне можно, конечно, выйти и к Сенной площади, и к Измайловскому проспекту - все это рядом - но что-то удерживает, что-то водит по кругу,  и вы бродите по тем же улицам, тем же набережным, переходите те же мосты и любуетесь мерцающими отражениями тех же фонарей и это не надоедает.

Если Петербург, как сказал Достоевский, самый умышленный город, то самое умышленное место в Петербурге - это Коломна. Здесь все не просто так, здесь все с экивоком, намеком, подтекстом. А виной всему, как говаривал незабвенный Сквозник - Дмухановский, щелкоперы и бумагомараки. Еще Коломна и достроена-то не была полностью, еще в районе нынешних Мясных и Дровяных было болото и туда ходили стрелять куликов, но уже Гоголь поселял в ней своих  героев и в своей повести “Портрет” дал Коломне характеристику подробнейшую, хотя и нельзя сказать, что справедливую.

   Коломну облюбовали писатели, и жило их здесь великое множество. С Коломной связаны такие славные для отечественной литературы имена, как Фонвизин, Жуковский, Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Салтыков-Щедрин, Успенский, Лесков, Чернышевский, Блок, Маяковский, Мандельштам и это еще вряд ли полный список. Писатели поселялись здесь не просто так, а располагались прямо со своими персонажами и прототипами персонажей. Вот, к примеру, - дом на Фонтанке. Старинный дом на изгибе набережной. Здесь жила петербургская красавица графиня Стройновская, которая явилась не только основным прототипом Татьяны Лариной, но и прототипом самой себя. Графиня из поэмы “Домик в Коломне” это тоже она.

Давайте мысленно пройдем хотя бы по одной коломенской улице, по Торговой (нынче ул. Союза печатников). Дом №5 - здесь жил Грибоедов, в доме № 10 жил Лермонтов. В доме №21 жил Иудушка Головлев. Это когда он еще в Петербурге служил, прототип, естественно. Прототип-то он прототип, но вот что интересно, ведь они с Лермонтовым жили приблизительно в одно время и совсем рядом. А что, если были знакомы и раскланивались:”Здрасьте, Михаил Юрьевич”. “Здрасьте, Дмитрий Евграфович”. Вот ведь какие встречи возможны в Коломне.

А вот - угловой дом на той же улице, холодный, чопорный. Здесь произошла драма, описанная Куприным в его повести “Гранатовый браслет”. Это сюда бедный телеграфист Желтиков (в повести он Желтков) проник под видом трубочиста, это сюда в тот роковой день, прислал он свой подарок. Куприн ничего не выдумал, он только, обливаясь слезами, записал слово в слово все, что нашептала ему Коломна.

В конце концов концентрация всяческого рода литературщины, количество гениев, их идей, воплощения этих идей на единицу площади достигли таких размеров в Коломне, что просто так это кончиться не могло, чем-то должно было разрешиться. И разрешилось: Коломна породила “маленького человека”, оказавшего огромное влияние на отечественную литературу, впрочем, и не только на отечественную.

Коломенский житель, бедный Евгений из “Медного всадника”, был первым. Знал бы Пушкин, кого он выпускает в мир божий (а, может, и знал). Дальше - больше. Гоголевский  Акакий Акакиевич и его шинель... О! Эта шинель...   Блок как-то обмолвился по адресу Победоносцева, что тот простер над Россией “совиные крыла”. Сильно сказано. Но что можно было бы  сказать о шинели  Акакия Акакиевича, простертой над всей русской литературой на многие десятилетия? Вот уже и мечтатель Достоевского бродит по набережным коломенских каналов очарованный мороком белых ночей. Вот уже явление вышло за пределы Коломны. Вот уже многие яркие образы и многократно тиражируемые их бледные подобия мечутся, стенают и сердца читателей разрываются от жалости и сострадания.

Вся вторая половина девятнадцатого века в русской литературе прошла под знаком “маленького человека”. И такие гиганты как Тургенев, Толстой, Достоевский и множество второстепенных писателей, все отдали дань этой теме. Устояли только Чехов и Горький. Сострадания мало - заявили они своим творчеством. “Человек - это звучит гордо!” “В человеке все должно быть прекрасно...” Маленький человек, актер из пьесы “На дне” повесился. “Дурак, - говорит оборванец и забулдыга Сатин, - песню испортил”. Неужто время “маленького человека” прошло и пора бы ему становиться большим человеком?

Да нет, Куприн пишет  свой “Гранатовый браслет” и вновь сердца разрываются от жалости и сострадания.

Сейчас Коломна переживает упадок. Похоже, что ее ожидает печальная судьба московского Арбата. Коренное население будет окончательно выдавлено в “спальные районы, одни дома постепенно занимают иностранные представительства, в других поселяется весьма специфическая публика. Улицы, переулки, дворы все больше и больше забивают дорогие автомобили и душа Коломны понемногу отлетает. Печально все это. У Коломны, по-видимому, нет будущего, но зато есть прошлое и это порождает хоть и слабую, но надежду, что не все еще для нее потеряно.

Из цикла «КОЛОМНА»

                                                                                * * *

Этот город шагами моими довольно измерен.

О! Как призрачно всё здесь, как зыбко бывает, неверно.

Этот город... Он в имени даже своём  не уверен.

Всё-то здесь происходит с надрывом всегда и на нервах.

Слишком много поэзии, вымысла, фантасмагорий,

Слишком много накручено мистики, мифов, пророчеств...

И поди разбери: то ли слышишь ты поступь истории,

То ли это тебе беллетристика в ухо бормочет.

Здесь прогулки без цели порою бывают чреваты...

Ты за угол свернул, ничего не почувствовав даже,

Только что это? Боже мой! Вдруг осознаешь себя ты

Не читателем вольным, а чьим-то чужим персонажем.

Кто-то водит пером по бумаге, тобой помыкает.

Он и воли тебя, он и мыслей заветных лишает.

О! - в какие он бездны тебя, ухмыляясь, толкает,

О! - к каким он вершинам тебя воспарить приглашает!

Но однажды, не справившись с фабулой, в раздраженье,

Он - в солдаты тебя! На Кавказ... но потом чаю выпьет

И тебя возвратит, на вдове экзекутора женит

И напишет “конец”... Подчеркнет и песочком посыплет...   

                                                                       * * *

Вновь, Алёна Ивановна, я возле вашего дома.

Мне тут рядом, на мостик, а там уже сразу - Коломна.

Я ведь родом отсюда, душа моя здесь и осталась.

Я к ней в гости всё езжу, вот времени только не стало.

Кабы век не развел нас, мы были бы с вами знакомы.

Я ведь тоже ходил бы к обедне к Николе Морскому.

У Литовского рынка калач ухвативши горячий,

Я бы к вам торопился, заклад свой за пазухой пряча.

Вдоль чугунных оград, вот по этим же плитам гранитным

Я бы тоже ходил, озираясь на дом знаменитый

Возле Львиного мостика, где литератор известный

На зеро мог поставить все деньги, добытые честно.

Здесь всё так же, как прежде, но только музейней и тише,

Оттого, что, наверно, почти что не слышно детишек.

Вот собак стало много, поэтому к стенке и жмусь я.

Все большие и злые, того и гляди, что укусят.

Вам бы тоже собачку, любую, хоть таксу, хоть мопса...

И - забава для вас, и Раскольников поостерёгся б.

Вы бы с ней вдоль канала гуляли, душою смягчались,

Может быть, и процент не такой уж безбожный

                                                       тогда б назначали.

Ах, Алёна Ивановна, думаю часто о вас я,

Вы ведь тоже из этих, кто средним считается классом.

Мы тут было совсем уж собрались пожить, процветая,

Только нет, говорят, вас вот именно нам не хватает.

Говорят,  нам без среднего класса никак невозможно,

Так что даже премьер нам назначен тут был

                                                  из процентщиков тоже.

И выходит-то что?... В рассуждении жизненной цели,

Вы, Алёна Ивановна, в самую точку глядели.

Вот и дождик собрался. По мне так и в дождик

                                                                       здесь славно.

Вот я мост перейду и пойду в направлении главном.

Мне тут рядом совсем, уступлю лишь дорогу трамваю.

Там Коломна моя, ей идёт кисея дождевая.

МОЛЕНИЕ О РЕМОНТНЫХ РАБОТАХ

Тут даже не знаешь

                                к кому и обратиться.

Седохом и плакахом,

                           аки на реках вавилоновых.

Ну, что они могут,

                               эти чиновные лица?..

Господи!

                Помоги и сохрани Коломну!

У них там - юбилей.

                                   Им некогда.

                                                        Красят фасады.

А здесь...

                Нет, сюда не поведут гостей они.

Даже после войны, - я помню -

                                        даже после блокады

Не было разрухи такой,

                                   такого запустения.

Мой кинотеатр “Рекорд”

                                     ободран и грязен

Стоит заколоченный

                                     который уж год.

На Мойке

                дворец Великого князя

Погибает

                без особых хлопот.

Кирпич голый

                       в демидовском доме мокнет.

Водосточные трубы

                                   доела ржа.

Дом Шретера

                      глядит мертвыми окнами.

Трещина пошла

                            через оба этажа.

А тут  ещё

                 с проектами лезут небритые.

И деньги находят.

                                Деньжищ не счесть!

Но здесь все построено.

                                   Господи, да вразуми ты их!

Спасти бы хоть то,

                                что пока ещё есть.

Конечно,

                горшки обжигают не боги,

Но что же делать,

                               если больше некому пока?

А с твоими возможностями

                                     работы не так уж много:

Тут руки приложить,

                                    там дать по рукам.

У меня тут все записано,

                          все изъяны, все упущения.

Нет, ты уж послушай, послушай, Господи,

                                                    ведь наболело.

Вот - арка деламотова,

                             все прямо млеют от восхищения,

А с неё кровлю сорвало,

                                       и никому нет дела.

Аз, естественно,

                         и недостоин и многогрешен,

И лба перекрестить

                               толком не может.

Господи! Сейчас на тебя лишь надежда.

Давай все прочее

                              обсудим попозже.

Пути нелегки

                       к божьему порогу.

Где ты там, Господи!

                        представить тяжело мне.

Но знаешь,

                    вот если бы я был богом,

Я бы поселился

                           только в Коломне.

Это же не просто

                             жилой массив,

Строения там, набережные,

                                    фонарные столбы.

Здесь ведь душа дышит,

                                 это у кого хочешь спроси...

Да, вот ещё,

                     чуть было не забыл:

Покарай, Господи,

                                 всего святого ради!

Ты уж там сам

                         разберёшься как,

Тех, кто устроит

                            в Новой Голландии

Пусть даже

                    самый доходный бардак.

...Этот город... Попробуйте вечером выйти,

                    причем непременно ненастным,

И пойти вдоль каналов и улиц

                                  во мглистом тумане,

И прислушаться к говору,

                             к звукам разнообразным,

“Бу-бу-бу, бу-бу-бу” -

                                      донесутся до вас бормотанья.

Это всё щелкопёры бормочут,

                                                    бумагомараки.

С ними тени бегут

                           от столба до столба, как собаки.

Они бродят, бормочут,

                       но знаешь ли ты, о, прохожий,

Что когда по домам разойдутся

                       и стихнет весь город,

Сколько демонов, ангелов сколько,

                                 представь себе, может

Поместиться на кончиках перьев

                                   у них, щелкопёров?

А наутро хлопочут

                         едва лишь соскочат с кровати.

Им в редакциях деньги

                                 за их бормотания платят.

А бывает, такие для них времена

                                                 наступают,

Что, не то чтоб гинею за слово,

                                              им вовсе не платят,

Но они бормотаний своих

                                   оставлять не желают,

Но они  продолжают

               некчемное это занятье

И согласны задаром

                      трудиться и беды изведать,

Лишь бы было кому им

                            плоды бормотаний поведать.

А когда уж совсем...

               бормотателей даже известных

Не читают читатели,

                          это им не интересно,

Собираются вместе тогда

                       и в кругу своем тесном

Друг для друга читают

                 стихи, и романы, и пьесы,

Пиво пьют и грустят.

           Что же делать, коль рыжая пена

И Кастальский источник им нынче,

                                   и ток Иппокрены.

Этот город... Здесь всё зарифмовано

                                         волею светлого Феба.

Каллиопа, Эвтерпа, Эрато

                                    трудились не мало.

Было всё здесь, и век золотой

                               и серебряный век был...

Ну, а нынешний, наш-то

                             каким обозначат металлом?

Впрочем, дело не в этом, прохожий,

                                   а дело-то вот в чём:

Ведь бормочут же все-таки,

                                 слышишь, бормочут, бормочут...     

Оглавление