|
Музы в гостях у Клио |
|
Ксения Гриневская Город Революций и Поэтов |
Революция так или иначе отразилась на творчестве практически всех писателей и поэтов того времени. И очень многие факты указывают на то, что практически никто из них до конца не понимал ни революции в целом, ни своей роли в ней. И если Александру блоку удалось сохранить хотя бы внешнее постоянство и спокойствие, то Есенин и Маяковский - эти два таких разных внешне и таких похожих в душе человека, весь этот тяжёлый период в жизни страны пытались найти себя. Пытались, но не могли. Александр Блок Эпиграфом ко всей моей статье могут послужить слова "Мы - дети страшных лет России", но для Блока - в меньшей степени. Февральскую революцию поэт принял с воодушевлением. Он пишет большой очерк в намеренно сухом стиле под названием "Последние дни императорского режима". Впервые эта книга выйдет в 1919 г. под названием "Последние дни старого режима". 1917 год для Блока - начало новой, непривычной жизни. Он предчувствует новый излом истории. Когда его пригласили на первое собрание новой антибольшевистской газеты, он сказал после паузы: "Нет. Я, должно быть, не приду... Я в такой газете не могу участвовать..." На вопрос: "Уж вы, пожалуй, не с большевиками ли?" отвечает: "Да, если хотите, я скорее с большевиками". Он хотел сотрудничать с советской властью, полон надежд на великое обновление России. Январь 1918 года. Петроград. Трамваи не ходят. Страшный мороз, голод, звуки стрельбы. В жизни Блока - творческая вспышка редкой силы. В записной книжке голос предчувствия: "Страшный мороз, молодой месяц справа над Казанским собором. К вечеру тревога (что-то готовится)". 3 января: "К вечеру - ураган (неизменный спутник переворотов)". Этот "ураганный" вечер прошёл в разговоре с Есениным. Тот читает "Инонию", свой отклик на революционное время. Самые скандальные строки: ..Тело, Христово тело, Выплёвываю изо рта. Есенин раскрывает Блоку истинный смысл этих строк: он "выплёвывает Причастие" не из кощунства, но оттого, что не хочет страдания, смирения, сораспятия. Блок, узнав, что Есенин из крестьян-старообрядцев, готов видеть в этом и ненависть старообрядца к православию. Не из этого ли разговора родится в поэме "Двенадцать" образ попа? "Помнишь, как бывало брюхом шёл вперёд..." Есенин чувствует в себе
голос новой пугачевщины: время смирения для
мужика прошло. Блок готов принять возмездие. Но
крестьянский поэт иначе ощущает отношение
народа к интеллигенции: интеллигент мается
"как птица в клетке; к нему протягивается рука
здоровая. Жилистая (народ); а он бьётся, кричит от
страха. А его возьмут... и выпустят..." Есенин
взмахнул рукой, как будто выпускает птицу. Не тот
ли жест, увиденный сквозь зарево мирового
пожара", скоро отзовётся зловещей приговоркой
в поэме: "Ты лети, буржуй, воробышком...". Уж я ножичком - Полосну, полосну. Поэма "Двенадцать" начинает писаться с середины. С 8 по 28 января она создаётся несколькими рывками. Осколочные записи в дневнике раскрывают символику названия: "Двенадцать (человек и стихотворений)... И был с разбойником. Жило двенадцать разбойников". (Последняя строка - искажённая цитата из некрасовской поэмы "Кому на Руси жить хорошо", баллада о разбойнике Кудеяре.) Символ "Двенадцать" пытались истолковать, сравнивая поэму с евангельской историей. Двенадцать красноармейцев - двенадцать апостолов. Сопоставление напрашивается само собой и потому, что впереди блоковских "апостолов-разбойников" - неясный силуэт Христа, и потому, что имена красноармейцев - Петруха, Андрюха и Ванька повторяли имена апостольские - Пётр, Андрей и Иоанн. Возможно, это из-за того, что до поэмы у Блока был замысел написать пьесу об Иисусе, который он так и не воплотил. Но символ не может иметь однозначного толкования. Почему бы и не "двенадцатый час двенадцатого месяца", - канун нового года, символ нарождающегося нового мира? Позже исследователи пересчитают и количество стихов в поэме. Их окажется 335... если не считать ещё один, маркированный стих. Эта строка из точек стоит в середине 6-й главки, разделяя её пополам: Трах-тарарах! Ты будешь знать . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как с девочкой чужой гулять!.. Самим положением Блок подчеркнул её назначение: 336 стихов - ещё одна "проекция" главного символа поэмы - 3+3+6=12. Блок менялся. Многие из близких блоку людей отвернулись от поэта, осуждая его позицию. В 1920 году в "Записке о "Двенадцати"" Блок ответит всем, кто видел в поэме одну политику: "... в январе 1918 года я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией: например, во время и после окончания "Двенадцати" я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг - шум слитый (вероятно, шум крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой - будь они враги или друзья моей поэмы". Итак, главные слова в этой части статьи - Блок менялся. Но в то же время оставался самим собой. Сергей Есенин "Я и сам не знаю, к какой революции я принадлежал". Поэт, близкий мне во всех отношениях. Я воспитывалась на его стихах, вместе со стихами Блока и Ахматовой, но лишь в его творчестве каждое слово, даже если оно написано о чём-то, совершенно мне неизвестном, заставляет меня почувствовать то, что сам он называл дрожью. Сама я - поэт лирический, и всё воспринимаю на уровне чувств. Из всех произведений о революции и о Родине в целом, лишь есенинская "Анна Снегина" и его стихи о России мне близки. Потому что он всегда соединял в своих исторических произведениях эпос с лирикой. Но он не только рассказал в "Анне Снегиной" о своей первой любви. Всё, что он описывал в этом произведении, волновало его, он был всей душой встревожен происходящим. В годы НЭПа Есенина читала чуть ли не вся Россия - "от красноармейца до белогвардейца". Он убеждался, что власть на земле забирают в ухватистые, но бестолковые руки бездельники и негодяи. В "Анне Снегиной" брат Прона Оглоблина - Лабутя - пятый, то есть лишний туз, шулерская карта в колоде. Этой характеристикой Есенин показывает, какой простор даёт бездельникам и тунеядцам новая власть. Прон погибнет в гражданскую войну от рук белоказаков, а Лабутя организует разгром помещичьего дома. Это его хвастливой трусости обязаны скоростью расправы снеговские помещики: "В захвате всегда есть скорость! Даёшь! Разберём потом". И это - лишь начало восхождения Лабути. В самом скором времени всё будущее села оказывается в его нерабочих руках: "Такие всегда на примете. Живут, не мозоля рук. И вот он, конечно, в Совете". Предел власти в деревне "самых отвратительных громил и шарлатанов" тревожил Есенина ещё и потому, что аналогичная ситуация начала складываться к середине 1925 года и в литературе. То, что революция - не духовное преображение, а национальная трагедия, он начал понимать уже в 1920-м. "Идёт совсем не тот социализм. Тесно в нём живому". На вечере памяти Блока, устроенном деятелями Пролеткульта, он выкрикнул из зала: "Это вы, пролетарские писатели, убили Блока!" Владимир Маяковский "Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю!.." Как вы увидите, "герои" этой статьи идут друг за другом в порядке ухудшения именно их "состояния" до, во время и после революции. Писать о Маяковском мне довольно сложно. Я уже упоминала о том, что воспитывалась на совершенно другой поэзии. Честно говоря, до недавнего времени я очень не любила ни самого Маяковского, ни его стихов, которые были для меня непривычными даже больше по звучанию, нежели по содержанию. Но когда я поставила перед собой задачу рассмотреть его жизнь и творчество ближе, взгляды мои неожиданно изменились. И, несмотря на то, что тема моей статьи - революция, начала я всё же с лирики. Не могу сказать, что я понимаю Маяковского до конца, потому что он, как и все гениальные люди, сам не мог себя понять. Но я поняла, что где-то в душе он чем-то похож на столь близкого мне Есенина. Наверное, именно своей гениальностью и такими же гениальными ошибками и заблуждениями. Февральскую революцию Маяковский, как, впрочем, и Блок с Есениным, встретил восторженно. Что вскоре (в данном случае, лишь как у Есенина) сменилось разочарованием. В октябрьские дни 1917 года вопроса о том, принимать или не принимать большевиков, для Маяковского не было. Он писал: "моя революция". Все его поступки в те дни совершались под знаком огромной радости: наконец-то! 25 октября (7 ноября) он был в Смольном, видел Ленина. Всё это он потом описал в поэме "Владимир Ильич Ленин". В "Газете футуристов" он написал "Приказ по армии искусства", в котором, в частности, были такие слова: "Никому не дано знать, какими огромными солнцами будет освещена жизнь грядущего... Одно для нас ясно - первая страница новейшей истории искусств открыта нами". И поэтому: "На улицы, футуристы, барабанщики и поэты!". Маяковский воспринял революцию прежде всего как возможность дать поэзии подобающее место в действительности. Слишком значительным было для поэта то, что происходило в его душе - а, значит, во вселенной - и отстаивалось словом. Он очень гордился своим двустишием, написанным незадолго до октября 1917 года: Ешь ананасы, рябчиков жуй, День твой последний приходит, буржуй! Эти стихи звучали тогда
повсюду. Я могла бы ещё долго писать на эту тему.
Но я уже сказала, что и для Маяковского всё
закончилось разочарованием, а место, отведённое
в журнале для моей статьи невелико. Поэтому в
завершение этой части статьи хочу привести
случай из жизни Маяковского, и, соответственно,
процитировать его слова. Последняя любовь
Маяковского - молодая актриса МХАТА Вероника
Полонская вспоминала их тяжёлые объяснение
вечером накануне самоубийства поэта: "Когда мы
сидели ещё за столом во время объяснений, у
Владимира Владимировича вырвалось: Итак, получается, что для Блока, в принципе, больших разочарований в революции не было. А вот Есенин и Маяковский... Я не зря поставила этих двух, на первый взгляд, совершенно разных людей, рядом. Не кажется ли вам, что эти фразы очень похожи: "Я и сам не знаю, к какой революции я принадлежал" и "Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю!.."? Я думаю, в этом и заключается гениальность в принципе: по крайней мере, пока гениальный человек жив, его не понимает абсолютно никто. И практически всегда гениальный человек сам себя не может понять. Мне сложно судить о том времени. Тогда меня ещё не было, и я не знала ни Блока, ни Есенина, ни Маяковского, я не знала. И я не пишу "к сожалению", потому что иначе я бы никогда не написала того, что пишу сейчас. В этом есть смысл. А теперь я ещё раз процитирую уже "звучавшую" в этой статье фразу, но теперь уже чётко относя её ко всему здесь написанному и к жизням Блока, Есенина и Маяковского: "Мы - дети страшных лет России"... |
|
